На перекрестках смерти и огня

К середине октября и до ноября 1941 года на Калининском фронте продолжались упорные и тяжёлые оборонительные бои. Противник превосходящими силами рвался к Москве. Войска фронта, с трудом отражая танковые атаки врага, вынужденно отходили, и к началу ноября фронт на участке 22-й армии стабилизировался на рубеже Селижарово — р. Волга — Ранцево — Страшевичи. Гитлеровское командование в канун 24-й годовщины Великого Октября, в надежде на ослабление боевой бдительности советских войск, решило нанести неожиданный танковый удар на левом фланге участка обороны 22-й армии. Танков наши войска здесь не имели. Это, по всей вероятности, учитывало немецкое командование. Но подготовку противника к нанесению неожиданного удара, его место, день и час нашей разведке удалось установить. Во второй половине дня 6 ноября 1941 года, после доклада начальнику ВОСО ( военных сообщений) армии военному инженеру 1-го ранга Горяинову о ходе выполнения нами плана работ по устройству заграждений на железнодорожном направлении Селижарово – Кувшиново Калининской железной дороги, я получил от него новое срочное оперативное задание: немедленно отправиться с подготовленным порожним подвижным составом на станцию Кулицкий Мох, погрузить танковый батальон и к 8 часам утра завтра, 7 ноября, доставить его в Кувшиново.

Маршрут движения эшелона туда и обратно проходил через два крупных железнодорожных узла – Торжок Калининской и Лихославль Октябрьской железных дорог. По опыту работы я знал, что на стыке двух отделений соседних дорог, как правило, всегда появляются непредвиденные причины, вызывающие задержки поездов. Это усугублялось ещё и тем, что железнодорожное направление Лихославль – Калинин, на котором находилась станция Кулицкий Мох, не входило в оперативную полосу действия 22-й армии. Поэтому сведений о техническом состоянии этого участка и, особенно, данных о том, имеются ли на этой станции воинские постоянные или временные погрузочно-выгрузочные устройства или материалы для их постройки, в техническом отделении 22-й армии не было. Эти и другие вопросы заставили меня крепко задуматься. Начальник ВОСО армии Горяинов, как бы упреждая мои вопросы, успокаивающе разъяснял:

– Григорий Германович, по информации соседа, на этой станции имеется высокая воинская платформа и переходные мостики. Так что сложности в погрузке тяжёлой техники никакой не будет. Твоя задача заключается в том, чтобы довести порожняк до станции погрузки, погрузить танки и к установленному времени доставить их в Кувшиново. «Зелёная улица» тебе будет обеспечена. И многозначительно добавил:

– Не успеешь с эшелоном танков прибыть завтра к восьми утра, сорвёшь боевую операцию войск армии. Тебе это ясно?

– Очень ясно, Борис Николаевич, – ответил я.

– Да, и вот ещё что, Григорий Германович, – доверительно предупредил начальник, – перевозка танкового батальона должна быть выполнена при обеспечении полной скрытности. Командир батальона явится лично на станцию погрузки. В военной комендатуре майор Боярский, подавая справку о поездном составе, сообщил, что порожняк подготовлен и сформирован по схеме: двадцать тяжёлых четырёхосных платформ поставлены в середину поезда, двухосные платформы равными частями по двенадцать платформ с обеих сторон тяжёлых платформ. Хвост состава замыкался двухосной тормозной платформой с ручным тормозом. Ещё пять тормозных платформ с ручными тормозами были размещены между другими платформами по всему составу.

– Хорошо, поехали, – сказал я.

Мы сели в крытый вагон состава поезда, и в 16 часов 6 ноября порожняк отправился за танковым батальоном со станции Кувшиново.

С прибытием порожняка на станцию Лихославль дальнейшее его движение несколько задержалось. Дежурный по станции на моё требование – немедленно отправить поезд на станцию Кулицкий Мох – сообщил, что туда движение поездов закрыто.

– Почему? – спросил я, глядя на него с удивлением от неожиданного поворота обстановки.

– Потому  что железнодорожники с этого участка эвакуированы и никакой связи со станциями нет.

О техническом состоянии станции этого железнодорожного участка дежурный ничего сказать не мог. И чтобы не раскрывать перед присутствовавшими железнодорожниками цели поездки, я от дальнейших переговоров с ним воздержался. Однако, понимая то, что не случайно я с порожняком туда стремлюсь, он заявил: «Если вам уж так нужно, то поезжайте под свою ответственность».

Мне стало ясно, что все дальнейшие разговоры и требования здесь связаны с потерей времени, чего допустить было нельзя. И я ушёл из помещения дежурного по станции. Своего помощника, старшего лейтенанта Слюсарука, обязал следовать вместе с главным кондуктором состава, а сам поднялся на паровоз. В ответ на удивлённо вопрошающий взгляд машиниста сказал:

 – Поехали, отец, вперёд.

– А разрешение дежурного на занятие перегона где? – спросил тот.

– Разрешение вы уже получили от меня. Только поезжайте внимательно, потому что станции участка, куда мы едем, железнодорожниками не обслуживаются.

– Как это не обслуживаются? – с недоумением спросил машинист.

– Нет их там, эвакуированы.

– А как же ехать? – не успокаивался он.

– Вы этот участок знаете? – ответил я вопросом на вопрос.

– Знаю, – твёрдо заявил он и продолжил, как бы в оправдание, – я никак более двадцати годов тут езжу. Как не знать. Знаю.

– Вот и хорошо. Только никаких сигналов не подавайте, – спокойно сказал я ему.

В будке машиниста я занял левое крыло – обычное место помощника машиниста. Состав, набрав скорость, проносился мимо обезлюдевших и разоборудованных станций  Паршинец, Крючково … Уже вечерело, когда наш поезд входил на станцию Кулицкий Мох. Машинист вдруг резко затормозил  паровоз, и наш поезд остановился, как вкопанный.

– Дальше ехать нельзя. Путь разобран, – произнёс машинист.

– Значит передовая недалеко, – подумал я.

Мы молча сошли с паровоза. Подошли поездная бригада и старший лейтенант Слюсарук. Все молчали. Внезапно наступившая тишина настораживала и пугала. И, действительно, до слуха в этой сумеречной тишине доносилась периодически вспыхивающая огневая схватка орудийных залпов, миномётов и пулемётных очередей. Все поняли, что передовая где-то недалеко.

– Ну, что, капитан, – нарушив общее молчание, произнёс машинист, – может, на немца паровозом в атаку?

– Не для этого, отец, мы сюда приехали, – ответил я, и, сделав знак старшему лейтенанту, пошёл вглубь станции.

Быстрый осмотр станции Кулицкий Мох позволил установить сложную и острую ситуацию, в которой мы оказались. Рельсы станционных путей и стрелочные переводы были разобраны и отправлены в тыл. Никаких постоянных погрузочных устройств (высоких платформ, боковых аппарелей), а также материалов для постройки временных на станции не оказалось. Отсутствовала и связь. К тому же, состав поезда был сформирован так, что на четырёхосные платформы, предназначенные для погрузки тяжёлых танков, не проехать. Они стояли в середине поезда, а их необходимо поставить в конце состава, чтобы тяжёлые танки могли на них заехать с торцевой аппарели. Всё это требовало переформирования состава порожняка. Паровозная и поездная бригады о задании, которое было поручено мне, не знали. Им была поставлена задача – обеспечить быстроту и безопасность движения поезда. Пришлось им всё разъяснить. Да и двигаться в гружёном состоянии вагонами вперёд было небезопасно.

Машинист, уже пожилой опытный вожак тяжеловесов и скоростных поездов, в этой обстановке помрачнел – водить поезда задом наперёд ему не приходилось.

– Что будем делать? – спросил машинист. – Надо, чтобы паровоз был в голове поезда. Но тут, как видите, это сделать невозможно, и ночь настигает. Благо, что гитлеровские ястреба за нами не гоняются.

– Придётся возвратить состав в Лихославль для переформирования, – ответил я, и, отдав нужные указания старшему лейтенанту, обратился к машинисту:

– А потом таким же манером опять подавай состав сюда.

– Да, капитан, задал ты нам работёнку на ночь глядя, – проворчал машинист и поднялся на паровоз.

Да, проехать перегон более двадцати километров в тёмное время, толкая перед собой состав поезда из более чем сорока единиц подвижного состава – задача не из лёгких. Согласно существующим на железной дороге правилам и инструкциям, такой порядок движения поездов по перегонам не допускается. Но всем тогда стало понятно, что другого выхода не осталось, как только отправиться в Лихославль вагонами вперёд и после переформирования порожняка опять же вагонами вперёд из Лихославля подать состав к погрузочному месту. Паровозная, поездная бригады и старший лейтенант Слюсарук, уяснив свои задачи с платформами перед паровозом, отправились в Лихославль.

Старший лейтенант Слюсарук Николай Андреевич, преподаватель математики в средней школе, призванный из запаса, был весьма энергичным в работе, быстро ориентировался в обстановке, организованный, исполнительный и требовательный к себе и другим человеком. Он умело строил свои деловые взаимоотношения как с войсковыми командирами, так и с работниками железнодорожного транспорта. И теперь, оказавшись с ним в таких непредвиденных, сложных и трудных условиях, я внутренне был доволен, что со мною рядом был Николай Андреевич Слюсарук. Отдав ему указания отправиться с порожняком назад в Лихославль для его переформирования и незамедлительной подачи вновь на станцию Кулицкий Мох вагонами вперёд, я был уверен, что всё будет сделано в лучшем виде. С убытием состава станция опустела. И эта пустота в сумеречной тишине, нарушаемой доносившейся с передовой перестрелкой, стала угнетающей. Во мне нарастало беспокойство, которое росло исподволь и теперь навалилось на меня всей тяжестью ответственнейшей задачи: как погрузить танковый батальон, который с часу на час может прибыть на станцию? Из каких материалов строить торцевую аппарель? Как, чем и какими силами её строить?

За всю мою, ещё тогда короткую службу в армии, включая и учёбу в училище ВОСО им. Фрунзе, и Военно-транспортной академии, мне ни разу не приходилось практически строить самому или руководить строительством такой аппарели. Стоя один в глубоком раздумье перед оборванным станционным путём, я перебирал обуревавшие меня вопросы: «Что же делать? В чём, где можно найти реше ние задачи? Где взять людей, которые смогли бы мне помочь? Где взять материалы, из которых можно было бы построить эту аппарель? Где? Кем? Из чего? Как?» И тут я вспомнил слова машиниста: «Война слабости никому не прощает…»

– Да, – стал успокаивать я себя, – только без паники, спокойно, надо разобраться в этой обстановке.

Я стал осматриваться вокруг и более внимательно вглядываться в станционные пути, словно в них мог найти нужное решение. Разгребая ногами снег и продолжая всматриваться в пути, где прежде были пришиты рельсы, то нагибаясь к одним, то переходя к другим, я разглядел, что шпалы после уборки рельс остались на месте.

«Ура! – обрадовавшись, чуть не закричал я и тут же осёкся, – но как их выдрать из мёрзлого балласта? Где же взять людей, инструменты для такой работы?»

Погружённый в свои мысли, я ничего не замечал вокруг. Ни того, что уже смеркалось, и ясное небо замерцало мириадами звёзд, ни того, как со стороны опустевших домов ко мне двигался человек.  Отрывая взгляд от вмёрзших шпал, я вдруг увидел подходившего ко мне человека. У меня радостно забилось сердце, я едва не бросился его обнимать, но сдерживая свой порыв, оставался стоять на месте, ожидая, когда тот подойдёт ко мне поближе.

– Кто вы и зачем пришли сюда? – строго спросил я.

– Местный я, – ответил он, всматриваясь в меня. – Я ведь видел, как прибыл, а затем задним ходом ушёл отсюда поезд, а вы остались здесь один. Знать, не зря всё это. Наверное, я вам пригожусь. На станции кроме меня никого ведь больше нет.

– Значит, вы должны знать путейцев? – как бы угадывая мысли старика, спросил я его.

– Да, знаю. Но здесь теперь никого нет.

– А где же они?

– Разбрелись по соседним деревушкам. Они ить и были сельские.

– Далеко ли ближайшее село?

– Да нет. Не более километра будет.

– А где работники станции?

– Их вакуировали с семьями ещё на прошлой неделе, – с трудом выговаривая незнакомое слово, рождённое войной,  сказал он, – а некоторые опять же подались в село.

Во время этой беседы, состоящей из вопросов и ответов да пристальных взглядов, я старался получше, насколько возможно, разглядеть лицо, глаза самой судьбой присланного мне человека. Старик лет шестидесяти, немного сгорбленный, но довольно бодрый, он был одет в ветхую латаную одежду и поношенную чиненую обувь. Его обросшее лицо и открытый со смешинкой добрый взгляд вызывал к себе расположение и доверие. Я почувствовал, скорее внутренне, что ему можно довериться, и он обязательно поможет.

И тут же повелительным тоном я обязал его идти немедленно и побыстрее, насколько возможно, в ближайшие сёла и приступить к сбору всех, кого только можно найти – рабочих пути, и передать им строгий приказ срочно, буквально бегом, с путейским инструментом прибыть на станцию для … Тут я запнулся на полуслове, не решаясь полностью раскрыть задачу, и продолжил:

– Ну, сами знаете, зачем. Нам нужны вот эти шпалы, которые лежат в мёрзлом балласте станционных путей.

Добродушный старик, видно было по всему, понял правильно всю сложность обстановки и срочность задания, с которым я оказался здесь, и ответил:

– Хорошо, я понимаю вас, постараюсь сделать всё, что смогу, – и быстро удалился, растворившись в темноте.

И опять, когда шаги его затихли, меня охватила тревога и беспокойство. А если я ошибся в этом человеке? А если этот человек, вместо сбора людей, передаст информацию противнику о подготовке места для погрузки эшелона? Что произойдёт тогда? Ведь будет сорвана вся скрытность перевозки и неожиданность оперативного манёвра танковым батальоном, на что рассчитывало наше командование. И, взявшись за голову, я в отчаянии повторял:

– Беда, беда! Какая будет беда!

Что же делать, где же выход? А как же с танками? На этом я себя поймал – ведь это же паника… И тут я опять вспомнил слова машиниста: «Война слабости никому не прощает…» И снова я был благодарен ему. Ведь всё было сделано правильно. А как же было поступить иначе? И, успокоившись, я стал думать и утверждать правильность всего того, что уже было сделано – и веру в свои силы, и веру в этого человека, который с такой готовностью согласился выполнить моё поручение, и в то, что он обязательно соберёт нужных людей. Успокаиваясь и освобождаясь от минутно нахлынувшей слабости, я стал думать о том, что только бы побыстрее явились люди на станцию: ведь прежде, чем можно будет приступить к погрузке танков, нужно выдрать из мёрзлого балласта более пятисот штук шпал, найти нужные рельсы и много костылей и собрать всё это к месту постройки аппарели, да на её сооружение ещё потребуется времени не менее полутора – двух часов. Вопрос о самой конструкции аппарели и о том, как её надлежит строить, меня тоже волновал, потому что мне ни разу не приходилось выполнять такие работы. И пока я о ней размышлял, прохаживаясь возле того места, где должна быть построена торцевая аппарель, она в общих чертах возникла у меня в голове. Но где же люди? Неужели никто не придёт? Опять стало возникать неприятное беспокойство. Как быстро уходит время, а пока ничего не сделано! Это очень меня волновало.

Вскоре я услышал звук приближающихся шагов. С разных сторон ко мне подходили люди с путейским инструментом в руках. Некоторые из них запыхались от бега и быстрой ходьбы, шапками вытирая вспотевшие лбы. Меня охватило радостное волнение.

– Что надо делать? – спросил выделившийся из них пожилой, коренастый и, по всему было видно, наиболее грамотный и опытный путеец.

– Кем вы будете? – спросил я его.

– Бригадир пути, – представился он, не называя своей фамилии.

– Вот вы мне и нужны, – сказал я и тут же поставил ему задачу, указав место, где должна быть построена торцевая аппарель и откуда взять шпалы для её сооружения.

Яркая луна на безоблачном звёздном небе щедро заливала станционную площадку своим мягким бледно-жёлтым светом, чем создавала хорошую освещённость и благоприятные условия видимости в напряженном и спором труде работающих. Без шума и сутолоки люди ра ботали быстро и организованно. Доносившаяся с передовой беспорядочная ружейно-пулемётная перестрелка то сгущалась до артиллерийско-миномётного огня, то затухала до одиночных выстрелов и значительных пауз между ними. В одной из перестрелок разразилась смертельная схватка, в которой преимущество было на стороне наших пулемётов и миномётов, донеслось дружное «Ура-а-а!» Прислушивались к стрельбе и рабочие, на какой-то момент прекратившие трудиться. Один из них протянул:

– Н-да… Вона какова жизнь-жестянка на передовой…

Другой поддакнул:

– Да, по всему видно, танков им не хватало.

Близость передовой и свинцово-огненное дыхание боя сражающихся придавало силы работающим на станции и уверенность в том, что выполнение ими этого задания явится их личным полезным и необходимым вкладом в общее дело обеспечения успеха в смертельном тяжёлом ратном труде советских воинов.

Какой замечательный наш советский народ – наш дорогой, родной русский народ, преданный своей Родине! Какой понятливый и безотказный в трудную годину! Какой мужественный и весьма организованный в коллективном труде. Так думал я, с восхищением наблюдая за слаженным, напряженным, тяжёлым физическим трудом людей. И я глубоко был благодарен им, пришедшим и поспешившим по моему требованию на помощь. И мне было стыдно перед ними за те минуты сомнения, которые перед их появлением не давали мне покоя.

– Не унывай, капитан! – как бы заметив мои раздумья, сказал старый рабочий.

– Успеем всё сделать, не сумлевайся, капитан. Только говори где и как укладывать шпалы, – услышал я голос другого, несущего на плече шпалу.

Это был кряжистый здоровяк. Один нёс на плече шпалу! Надо же! Шпалы, выдранные из станционных путей, уже громоздились кучей. И я, отдав указания бригадиру пути – где начинать укладывать основную и промежуточные шпальные клетки, отошёл в сторону. Бригадир вместе с рабочими дружно и быстро приступили к постройке аппарели. Для них это было привычным делом. Их не надо было ни торопить, ни подправлять. Они, как бы угадывая мои намерения, укладывали и скрепляли шпалы в клетках, укладывали рельсы в пакетах, и аппарель всё больше вырисовывалась и оформлялась в мощное сооружение, способное принять на себя самый тяжёлый танк.

Через два часа сорок пять минут торцовая аппарель была готова. Она мощной шпальной клеткой стояла в конце пути, подпёртая наклонным пакетом рельс с настилом из шпал, скреплённых пришитыми к ним рельсами. Все вздохнули от напряжённого труда и жаркой работы. От всех шёл пар. Люди снимали шапки, вытирали вспотевшие головы. Луна ярко высвечивала рабочих, закуривавших самокрутки и то и дело входящих на аппарель и притоптывающих, как бы проверяя её надёжность и качество своей работы.  Вдруг медленно из темноты, в лунном свете, стал выдвигаться состав платформ, на головной из которых стоял с карманным фонариком, повёрнутым в сторону паровоза, старший лейтенант Слюсарук. Правой рукой, держащей фонарик, он делал плавные движения вверх и вниз. Все расступились в стороны от аппарели с тем, чтобы она была чётко видна в лунном свете приближающемуся составу. Не доезжая до неё трёх метров, Слюсарук стал подавать машинисту сигнал остановки. Движение состава стало замирать и у самой аппарели прекратилось. Все стоявшие ахнули в испуге, что аппарель будет разрушена надвигавшимся на неё составом. Но машинист будто чувствовал приближение к аппарели и, как бы невидимыми вожжами сдерживая длинный состав, точно, с зазором 5-7 см между буферами головной платформы и шпальной клеткой остановил поезд. Все облегчённо вздохнули.

– Ну, не натворил ли я вам тут делов, не сбил ли вашу торцовку? – спросил подошедший машинист. В его голосе звучала весёлая ирония и гордость за свою профессиональную опытность.

Я от души поблагодарил машиниста за его незаурядное умение управлять паровозом с поездным составом при движении вагонами вперёд в ночное время. Он явно был удовлетворён результатом своей работы.

– А где же армия? – спросил машинист и, услышав доносившуюся с передовой беспорядочную перестрелку, сам себе ответил:

– Ещё бой ведёт. Видать, не скоро появится.

– Скоро появится, – перебил я его. Но и меня этот вопрос волновал не меньше.

Вначале, когда люди только собрались и приступили к работе, меня волновало то, что танки могут появиться в любую минуту, а аппарель не готова и порожняка нет. Теперь меня беспокоило уже другое: где же танки? Ведь нужно успеть их погрузить и вовремя доставить в Кувшиново. Лунная морозная ночь упорно хранила тишину. О приближении машин на погрузку и признаков не было. Учитывая фактор времени, которое нужно максимально сократить при погрузке техники,  мы, после обмена мнениями со старшим лейтенантом Слюсаруком, решили расширить фронт погрузки. В двух местах были созданы лёгкие боковые аппарели для погрузки на них более лёгкой техники. К моменту завершения устройства этих аппарелей послышался слабый рокот мотора, и с ним появился командир танкового батальона. Коренастый, юркий, крепко сложенный, быстроглазый майор в сопровождении нескольких офицеров подошел ко мне. Представившись, всей группой обошли и осмотрели подвижной состав и подготовленные погрузочные места. Комбат по достоинству оценил построенные аппарели, особенно торцевую, и тут же отдал приказ на погрузку своей техники. Через тридцать минут колонна танков в установленном командиром порядке начала погрузку. На станции, до того безмолвной и безлюдной, стало оживлённо. Но шум и сутолока отсутствовали. Шла быстрая, организованная и дружная работа, развернувшаяся на широком фронте – почти по всей длине состава с обеих сторон поезда. Всем делом погрузки на всех участках успешно руководили офицеры-танкисты батальона. Но без происшествий не обошлось. По недостаточной опытности молодого водителя при движении танка по железнодорожной платформе и при весьма ограниченной видимости его машина одной гусеницей сошла с платформы, повиснув на другой. Железнодорожная платформа при этом свободным краем несколько поднялась вместе с тележками. Появилось некоторое замешательство, все в раздумье – что делать? Вопрос мой к комбату – есть ли в батальоне трос? – моментально вывел его из этого состояния, и он тут же скомандовал танковому тягачу подойти к месту происшествия.

Застропив повисший танк через башню за гусеницу, на которой он висел, танк-тягач тросом сорвал висящий танк с железнодорожной платформы, и, перекатив его, поставил на гусеницы. Железнодорожная четырёхосная платформа, освободившись от висевшего танка, возвратилась на своё место, причём колёса поднятой стороны тележек точно, без перекосов встали на своё место – на рельсы.

Командир свалившегося танка, заняв место водителя, вторично повёл танк на погрузочную аппарель и, проведя его по всем платформам, установил машину на предназначенное место.

Батальон закончил погрузку всей техники в четыре часа утра 7 ноября. Звёзды мерцали в черноте ночного неба. Луна зашла, мороз крепчал. Движение машин и людей на станции замерло. Передовая себя не проявляла. Всё притихло, лишь мерно урча, продолжали работать на малом газу моторы автомашин и двигатели танков, стоящих на железнодорожных платформах, чтобы не застыть на крепком морозе и быть готовыми к движению на станции выгрузки. Все экипажи и водители находились в танках и машинах. – Погруженный эшелон можно отправлять, – доложил командир батальона.

– Однако с отправкой дело задерживается. Поездная бригада и паровоз трогаться на могут, так как не увязана техника на подвижном составе, – подходя ко мне, доложил Слюсарук. – Как быть?

Я взвешивал: увязочного материала – проволоки батальон не имел. Этот вопрос был выяснен ещё перед погрузкой, и тогда же было дано указание положить шпалы поперёк платформ под гусеницы танков и под колёса колёсной техники, с двух сторон каждой машины. Кроме того, в целях ускорения выгрузки на станции Кувшиново было дано указание – бортов у платформ не закрывать. Да и вся эта операция по увязке техники на подвижном составе и закреплению бортов у платформ после погрузки заняла бы дополнительно не менее полутора – двух часов. И столько же времени потребовалось бы на освобождение техники от увязки и крепежа на станции выгрузки, да плюс сама разгрузка. Следовательно, к восьми часам утра эшелон никак не смог бы прибыть на станцию Кувшиново и разгрузиться.

Я принял на себя всю ответственность за отступления от правил и требований по технике безопасности по перевозке всей погруженной техники по железной дороге.

Это решение я разъяснил главному кондуктору и машинисту. Единственно, о чём я попросил машиниста, чтобы при трогании, остановке и в движении он не допускал резких толчков и торможений, чтобы вёл поезд с повышенной бдительностью. После этого главный согласился ехать так только до станции Лихославль, где он доложит диспетчеру о состоянии поезда.

– А там, как ехать дальше – решайте с ним сами, – решительно закончил он. Действительно, такой порядок перевозки боевой военной техники, не закреплённой на подвижном составе, при открытых бортах платформ, работающих моторах и двигателях, с экипажами в машинах, являлся серьёзным отступлением от существующих правил и инструкций по их перевозке.

Но принятое мною решение было продиктовано всеми сложившимися неблагоприятными условиями, в которых выполнялась эта перевозка, и требованием обеспечения в срок прибытия танкового батальона на станцию Кувшиново. Оно было продиктовано исключительно необходимостью, обеспечивавшей боевую готовность танков, всех машин и экипажей. Однако для предупреждения всяких непредвиденных случайностей в пути следования мною лично был проведён инструктаж командиров подразделений, парторгов и комсоргов о повышении бдительности экипажей танков и водителей автомашин при перевозке с работающими моторами и двигателями, о недопущении несчастных случаев, а также о порядке выгрузки в Кувшинове. Это давало мне уверенность в благополучном завершении перевозки. При этом я понимал, что принятое решение было смелым. Оно давало выигрыш во многом, но настолько же оно было и рискованным. И далее, уже в пути следования, я думал о том, что надо уметь рисковать и нам – восовцам, и железнодорожникам. Ведь воины танкового батальона спешат в заданный район для нанесения внезапного и решительного контрудара по коварному врагу, который решил в день 24-й годовщины Великого Октября внезапной танковой атакой взломать оборону наших войск и нанести нам поражение с далеко идущими целями.

Все офицеры и солдаты батальона и других частей сегодня утром, 7 ноября, смело и решительно ринутся в бой на врага, не задумываясь о личной безопасности. Не риск ли это? Да, риск, и ещё какой! Но риск продуман, всесторонне подготовлен, уяснён и глубоко осознан каждым воином и командованием. Поэтому, решил я, и мой риск в какой-то степени является составной частью этого общего оперативно-тактического плана нанесения контрудара по противнику. Следовательно, мои действия, считал я, являются оправданными. Старший лейтенант Слюсарук был определён мною на паровоз с задачей – обеспечить преодоление непредвиденных задержек в пути следования, а сам я находился в вагоне с командиром батальона и начальником эшелона. Связисты проверили исправность и безотказность  установленной связи в эшелоне и сообщили комбату. Последний доложил о готовности эшелона к отправке. Я дал команду на отправление. Поезд без гудков об отправлении напружился и без рывков медленно и плавно тронулся с места, и с каждой минутой набирая скорость, в темноте и безмолвии оставил станцию Кулицкий Мох. Люди, строившие погрузочные аппарели, с интересом наблюдавшие погрузку танкового батальона, провожали его с искренними пожеланиями всем воинам ратных успехов в бою с врагом.

Начальнику ВОСО 22-й армии Горяинову было известно о действиях с составом, который возвращался в Лихославль для переформирования  и вторично подавался на Кулицкий Мох вагонами вперёд, но не имея информации о положении с погрузкой танков в течение ночи с 6 на 7 ноября, он проявлял вполне понятное беспокойство.

После 0 часов 7 ноября командование армии с нетерпением ожидало разрешения на занятие перегона от Лихославля на Кувшиново, а его не было.

По прибытии эшелона в Лихославль диспетчерская служба Торжокского отделения и военного коменданта распорядительной станции №25 потребовала его немедленной отправки. Поэтому доводы главного кондуктора о том, что техника в эшелоне не увязана, а борта платформ не закрыты, в этой напряженной ситуации были отнесены к категории фактов, не имевших решающего значения.

Важно было главное – эшелон с танками появился! И тогда ему необходимо было как можно скорее обеспечить беспрепятственное продвижение в Кувшиново. Это знали чётко все, кто обеспечивал выполнение этой перевозки.

На станции Лихославль поездной состав  был быстро принят вагонниками и весовщиками. И в этой части они разделили со мной допущенный риск.

В свою очередь, Бологовское отделение подтвердило требование Торжокского и эшелон по станции Виноколы (граница между двумя отделениями) был пропущен с ходу. В Торжке был заменён паровоз заранее подготовленным другим паровозом, и в Кувшиново эшелон прибыл точно к 8 часам утра 7 ноября 1941 года. Поезд ещё не успел сделать полной остановки, как танки по ходу движе ния начали сходить с железнодорожных платформ на высокую платформу станции и уходить в назначенный им район сосредоточения. При полной остановке поезда оставшиеся танки, автотранспорт и другая техника быстро разгрузились и убыли в тот же район. Только после этого я с облегчением вздохнул, испытывая неизгладимую глубину удовлетворения от исполненного долга и от благополучного завершения операции.  Танковый батальон в назначенный ему район сосредоточения прибыл к установленному времени. Гитлеровское командование, не ведая об усилении наших войск танками, продолжало рассчитывать на успех танковой атаки своих сил на участке обороны 22-й армии. Подготовленная фашистами атака бронированным тараном на избранном танкобезопасном для них, как они считали, участке, успеха не получила. Неожиданной контратакой танкового батальона майора Антонова атака гитлеровских танков захлебнулась. Даже пехота противника не успела подняться в атаку за своими танками, как наши тридцатьчетвёрки начали громить их своим огнём и гусеницами. В результате кратковременного ожесточённого боя все расчёты гитлеровского командования потерпели поражение. Потеряв ударную силу своих танков, враг был деморализован и не решился продолжать бой на избранном участке.

Эти события в то напряжённое и грозное время имели особенно важное значение для повышения моральной стойкости, боевого духа и мужества советских воинов и, в частности, воинов 22-й армии Калининского фронта, познавших зверство гитлеровских захватчиков в минувших жестоких боях с ними. Наши воины противопоставили врагу смелость, отвагу и быстроту контратаки, меткость огня и ловкость манёвра. Танковая атака противника, таким образом, была сорвана. В той короткой и жаркой схватке танкисты и воины армии успешно отстояли оборонительные рубежи и показали врагу силу и непобедимость Российского народа и его Вооружённых сил. Однако боевой успех армии был омрачён понесёнными потерями. В этом бою с гитлеровцами погиб и майор  А.И. Антонов, командир танкового батальона, который отважно руководил своими воинами-танкистами. Он личным примером воодушевлял их в неравном бою с танками гитлеровцев и отдал свою короткую, но замечательную жизнь за Родину. Накал битвы за Москву возрастал. Враг на участке 22-й армии не прошёл. Он не прошёл и на других направлениях.

6 декабря 1941 года наши войска в чрезвычайно упорных и напряжённых, кровопролитных оборонительных сражениях под Москвой разгромили врага. Враг потерпел сокрушительное поражение. Сильно поредевшие и потрёпанные вражеские войска отходили далеко на запад. Войска трёх фронтов перешли в решительное наступление, в котором, наряду с другими войсками Калининского фронта, принимала активное боевое участие и 22-я армия. Враг от Москвы был отброшен на всех направлениях от 70 до 200 километров.