А.М. Пешков (Горький) — к 155-летию со дня рождения

Русский советский писатель, поэт, прозаик, драматург, журналист и общественный деятель, публицист Алексей Максимович Пешков (Горький) родился 16 (28) марта 1868г в Нижнем Новгороде. В СССР  он считался основоположником социального реализма и родоначальником советской литературы.

 В 1897 году в п. Каменное (ныне Кувшиново Тверской области), в квартире инженера, химика-лаборанта Каменской бумагоделательной фабрики, руководившего нелегальным рабочим марксистским кружком, Николая Захаровича Васильева гостили всей семьей Пешковы. Максима Горького, в то время еще только начинавшего свою литературную деятельность, с Николаем Васильевым связывало немало общих настроений и убеждений. Они познакомились в пору прохождения суровых «университетов» жизни в 80-х годах в Нижнем Новгороде, и на всю жизнь сохранили искреннюю и теплую дружбу. Полностью освоившись на фабрике, Васильев написал письмо Алексею Пешкову в Нижний Новгород. Переписка была в полном разгаре, когда Юлия Кувшинова, прочитав рассказ «Макар Чудра», попросила Николая Захаровича познакомить ее с другими произведениями начинающего писателя. Второй присланный рассказ – «Емельян Пиляй» – по совету Кувшиновой и без ведома автора Николай Васильев передал в редакцию московской газеты «Русские ведомости». Публикация рассказа в августовском номере 1893 года стала крещением писателя в центральной российской печати.

Каменцы вспоминали, что выглядел Горький очень плохо, был бледным, исхудалым, но «настроение его всегда бодрое… очень остроумно и весело рассказывал, остро реагировал на нечеловеческое отношение к людям».

В Каменном Горький проживет с октября 1897 года до середины января 1898 –го. Здесь писатель много работает, отдаёт в переписку рассказы «В степи» и «Варенька Олисова» (1898), предварительно переписывая последнюю. Пишет значительную часть романа «Фома Гордеев» и заканчивает рассказ «Скуки ради»(1897), посылает его в «Самарскую газету». Готовит к печати два тома своих произведений, отправляет рукопись в Петербург и ведёт переговоры с издателями. Каменский период писателя был одним из ответственных моментов в его творческой биографии – окончательно завершается переход от газетно-журнальной работы молодого Горького к активной деятельности на литературном поприще. Впоследствии жизненные впечатления этого периода послужили писателю материалом для романа «Жизнь Клима Самгина».

Познакомившись со многими рабочими и служащими фабрики Кувшиновых, писатель предложил Юлии Михайловне обучать детей рабочих на средства фабрично-торгового товарищества, а еще построить очаг культуры – Народный дом. Сам же он зимой уехал – его сын тяжело заболел.

АМ. Горький в Каменном

Отрывок из документальной повести

В свое время о пребывании А.М. Горького в Каменном, как прежде называлось Кувшиново, писали много. Помню, к 100-летию со дня рождения главного советского писателя наезжали в Кувшиново из центральных газет, чтобы описать его единственное двухмесячное нахождение в Тверской губернии. Потом замолчали – до следующего юбилея. Но через 25 лет фанфары торжеств были явно бледнее. Померк за время перестройки блеск писателя, и стал Алексей Максимович обыкновенным земным литератором. Но ведь и этого достаточно, чтобы не исключать его фамилию из школьных программ, чтобы по его рассказам, сказкам, повестям судить о далеком времени конца XIX – начала XX веков, любить или ненавидеть героев, узнавать характеры. Как из песни слово не выкинешь, так из литературы имя А.М. Горького.

Помня об этом, я собирал материал о знакомстве А.М. Горького с химиком Николаем Захаровичем Васильевым, к кому он приезжал в село Каменное. Узнал о крепком влиянии того на мировоззрение писателя, о дружбе, оборвавшейся нелепой смертью Николая Захаровича в 1901 году. Из обрывков воспоминаний, писем писателя, литературных строчек, написанных в Каменном, родилась небольшая документальная повесть, которая будет опубликована в одном из выпусков «Тверского посоха». А сегодня предлагаю небольшой отрывок из этой повести.

…Уф-ф! Наконец-то мы добрались до главной цели нашего повествования, до села Каменное. Что оно представляло из себя в конце XIX века? Не уверен, что очень объективную картину рисовала жена химика Зинаида Владимировна Васильева в конце 1959 года. Тогда ведь надо было, чтобы до революции простые люди жили в нищете и безграмотности, но свидетельство есть свидетельство. Вот оно: «…Каменская фабрика расположена в болотистой низине, кое-где испещренной жиденькими перелесками, среди безрадостной, унылой, непривлекательной природы. Сама фабрика была такая, как полагалось в то время: рабочие, голодные, оборванные, жили в больших деревянных домах-казармах в слободке, тянувшейся до ворот фабрики. Не помню, верно ли, но «была всего одна прямая улица. На ней три или четыре «рабочих казармы», настолько проклопленных, что летом жители спали на земле вповалку. Мизерная заработная плата. Женщины получали 15 копеек за 12-часовой рабочий день. В фабричной лавке по «заборной книжке» часто не хватало оплатить месячного заработка главы семьи…

…Кроме бумажного производства в Каменке был целлюлозный завод, откуда два раза в сутки спускали сернистый газ. Отвратительный воздух, отравляющий атмосферу, был бичом для местного населения. Вплоть к фабрике примыкали очистительные пруды, где фильтрами очищалась загрязненная фабричными отбросами река Осуга. Пруды чистились редко, гнили, и вода реки очищалась настолько плохо, что отравлялся скот соседских деревень, а в директорском саду-парке, единственном озелененном уголке фабрики, нельзя было дышать… Конечно, зимой было легче, но здоровыми такие условия тоже не назовешь».

Вот такие безрадостные впечатления. Не знаю, как насчет клопов, – их надо просто выводить, – а сернистый газ доводилось нюхать в Кувшинове в шестидесятых, семидесятых годах нашего столетия. И только с ликвидацией целлюлозного завода этот запах исчез окончательно. Да и Осуга посветлела только, когда построили современные очистные сооружения. Не согласен и с оценкой природы – она замечательна. Впрочем, не будем придирчивы к старой женщине – она писала то, что от нее ожидали. К примеру, при каждой встрече вдову друга А.М. Горького спрашивали: был ли ее муж социал-демократ? И она отвечала, что «не был, но, непременно, стал, если бы увидел баррикады на Пресне». Этого оказалось достаточно для ретивых писак, дабы «образовать в Каменном демократический кружок».

Но вернемся в тот осенний день 1897 года – день приезда Алексея Пешкова. Маститым писателем он еще не стал, хотя и можно было надувать щеки от важности – его рассказы уже печатали «толстые» журналы. Любитель розыгрышей, потешек, Алексей купил в Москве механическую балалайку на широкой алой ленте и, перекинув через плечо, забренькал, ступив на порог, «Ах, вы, сени мои, сени…».

Жена Горького Катя, Зина раздвинули уголки губ в улыбке, а маленькие Васильевы – Алеша и Зиночка – распахнули рты в удивлении от заблудшего скомороха. Поплясал Алексей, попел, подурачился, поерничал и устало сел к печурке – погреть озябшие руки. И постаревшим, озабоченным в отблеске мерцающего огня запомнился он Зинаиде Владимировне.

Двухэтажное деревянное здание, в котором жили Васильевы и куда приехала семья Пешковых, стоит до сих пор. Только вызывает удивление, как оно оказалось по эту сторону фабричной ограды, – в воспоминаниях Зинаиды Владимировны иначе: «…У входа в фабрику – ворота. В воротах – будка сторожа, обыскивающего входивших и выходивших рабочих. За воротами и оградой – контора, склады, сараи, фабричные корпуса, дом директора с большим садом и дом служащих – двухэтажное деревянное здание, поделенное на четыре стандартные квартиры. В одной из нижних квартир и жила семья Васильевых».

По законам русского гостеприимства приглашенным предложили лучшие комнаты. Зинаида долго уговаривала Катю занять вместе с маленьким Максимом самую солнечную комнату о трех окнах. Но та смущенно отнекивалась:

– Что ты, Зина, нам много, да и к чему столько метража. Поставлю кровать сыночку да мне диванчик в маленькой, и достаточно.

– Но я же хочу, как вам лучше!

– Понимаю, спасибо за это, – поджала губки. – Холодновато в большой-то? Боюсь за Максимку!

И тем убедила Зинаиду. В большой же поместился по приезде Алексей. Мебель в комнате казенная: обычный набор из двух кресел, венских стульев. А еще диван, где засыпал после ночных бдений писатель.

Да, чуть не забыл про стол круглый. Тот терпел не только скрип торопливого пера писателя, но и азартные шлепки карт. Интеллигентов в Каменном раз-два и обчелся, но тем сильнее тянуло их друг к другу. На втором этаже жили инженеры, братья Ожеговы, один из которых стал отцом знаменитого лексиколога и составителя в наше время главного словаря русского языка. А еще жил наверху помощник директора фабрики некто Фиников. По старой совковой привычке, коль Фиников приближен к начальству да чурается общества, то слава дурная: осведомитель и непременный агент охранки. Будем сдержаннее и не примем слухи за истину – просто не посадим этого человека за стол играть с нашими героями в винт и преферанс, которые так любил Николай Захарович. Почему любил? Да потому, наверное, что молчаливым людям нужно куда-то выплеснуть свой затаенный темперамент! В игре сподручнее всего.

Алексей Пешков на этих игрищах был наблюдателем. Да и всё в нем было заряжено на писательство, а тут какие-то картишки. А чтоб время не пропадало даром, он загружал свою феноменальную память повадками игроков, фиксировал поговорки, открывал эмоции в «застегнутых на все пуговицы» друзьях. Молчалив и деловит был Николай Захарович, еще замкнутее Леонтий Леонтьевич Бенуа. Уроженец Петербурга, он оказался в Каменном как ученый-лесовод, ведавший угодьями графьев Юсуповых. Возможно, житие в глухой провинции связано с его симпатиями к социал-демократам и кратковременным бегством от преследований полиции. А был он молчалив до такой степени, что за весь вечер мог сказать только «здравствуйте – прощайте». И потому его суждения о природе, людях-приспособленцах ценились на вес золота.

Писатель познакомился с Леонтием Леонтьевичем уже в конце своего пребывания в Каменном и очень об этом жалел. Л.Л. Бенуа часто до этого бывал в квартире Васильевых – у него из-за отслоения сетчатки было плохое зрение, да и у Николая Захаровича сильнейшая близорукость, вот и приходилось Зинаиде читать им вслух «Историю материализма» Ланге, «Историю и развитие русского сектантства» Пругавина, журналы «Русское богатство» и «Русскую мысль».

С приездом Пешковых Леонтий Леонтьевич боялся стеснять Васильевых своим присутствием. Кстати, личность Бенуа требует внимания – неясно, был ли он в родстве с многоизвестным А. Бенуа и когда окончил свои дни. По одним сведениям, покончил жизнь самоубийством в Петербурге в 1898-99 годах, по другим – был на похоронах Баумана в 1905 году вместе с А.М. Горьким.

Бывал за столом еще врач Франц Викентьевич Абрамович, служивший в местной больнице. Больнице, по тем временам, большой и хорошей, служившей приютом всей округе в случае болезни. Да и сегодня здесь пользуются медикаментами, вспоминая добрым словом господ Кувшиновых, ее построивших. Загруженный до отказа, Франц Викентьевич по первому зову летел к Васильевым: для маломесячного Максима Пешкова климат Каменного оказался не столь благотворен, как в Мануйловке, и болел он часто. Наверное, это одна из причин скорого отъезда семьи Пешковых в Нижний Новгород.

Прибавим к Францу Викентьевичу его жену Михалину Викентьевну да фельдшерицу Александру Ивановну Метлину, приехавшую тоже из Нижнего Новгорода, – вот и весь круг, собиравшийся вечерами покалякать о несправедливости властей, тяжелом положении рабочих да собственном участии в устройстве будущего России.

Алексей Пешков для таких словесных баталий как нельзя кстати. Во-первых, богатый опыт хождения по Руси, во-вторых, не обремененный службой, он только и делал, что весь день наблюдал. Вот его режим дня.

…Полночи зачастую простуженно кашлял в большой комнате – в ней холодно, и слабые простреленные легкие писателя сдавали. Он ходил как маятник туда-сюда, раздумывая над слогом. Записывал сюжеты. К месту будет сказано, что в Каменном Пешков переписывал «Вареньку Олесову». Утром вставал в 10-11 часов, когда давно отскрипели половицы от шагов ушедшего на службу Николая Захаровича: тот торопился к восьми, а возвращался в 7 вечера. Гремели на кухне кастрюли, сипел паром чайник, и Алексей Пешков прихлебывал из чашки, кося глаза на свежие газеты. Отставив в сторону чашку, придвигал письма. Если что срочно, тут же писал ответ. Новые книги только перелистывал. Ну, а потом и шел наблюдать…

Не думаю, чтобы в то немеханизированное время приятно было рабочим перебирать старое грязное тряпье, срезая пуговицы и крючки с изношенной одежды. Вручную разгружалась древесина, шедшая на размол для целлюлозы. Зато и личности могли встретиться колоритные, занимательные. А если еще с кем поговорить? Об этом и рассказывал вечерами своим знакомым Алексей. И получалось это у него, по свидетельству многих, еще лучше, чем на бумаге.

Так и коротал время. Но долго ходить по одним и тем же тропкам, видеть одно и то же – приедается. А что еще посмотреть в глухом тверском углу? Так завод же есть в Озерецком! Знаменитый в то время завод, выпускавший десятки изделий, и по ассортименту не уступавший нынешним гигантам. Для Алексея стекольное производство в новинку, и он с удовольствием согласился прогуляться.

Алеша, Катя, Зина – состав экскурсии. Приехали из Озерецкого удрученные увиденным, и писатель весь вечер молчал, переваривая впечатления. И сейчас-то стекольное производство дышит на новичка жаром, а представим уровень конца XIX века? По словам Зинаиды Владимировны, пред их очами предстал лубочный ад. И горн с расплавленным стеклом, и рабочие с трубками, на конце которых висит капля, и подростки, собирающие готовую продукцию на фанерные подносы, – всё ошеломило барышень. Их эмоции передавались и Пешкову. Вот только следы впечатлений и от бумажной фабрики, и от хрустального завода затерялись в многотомье А.М. Горького – не отыскать. То ли подобное видел и в других местах, то ли заслонили другие впечатления и встречи.

Коли заговорил о следах этой поездки в творчестве писателя, уместно привести отрывок из монументального труда «Жизнь Клима Самгина», где упоминается тверская земля. Единственный точный след пребывания Алексея Максимовича в наших краях.

«Ехали мимо пашен, скучно покрытых всходами озими, неплодородная тверская земля усеяна каким-то щебнем, вымытым добела.

День был воскресный, поля пустынны, лишь кое-где гуляли желтоносые грачи, да по невидимым тропам между пашен, покачиваясь, двигались в разные стороны маленькие люди, тоже похожие на птиц. С неба, покрытого рваной овчиной облаков, нерешительно и ненадолго выглядывало солнце, кисейные тряпочки теней на голых прутьях кустарника, на серых ветках ольхи, ползли по влажной земле».

Строки явно продиктованы проездом по земле тверской, которую назвал он неплодородной, – ныне отнесенной к Нечерноземью. И еще остался каменский след в творчестве писателя, самый широкий и не познанный краеведами. Достоверно из примечаний известно, что в Каменном написан рассказ «Скуки ради». Сюжет связан с железнодорожной станцией, и говорить, что навеян он картинами жизни в Каменном, мягко

говоря, неэтично. Ведь ни о какой железнодорожной станции тогда в Каменном даже не говорили. Алексей Максимович достал из своей необъятной памяти службу на железнодорожных станциях Волжская, Добринка, Борисоглебец и Крутая Грязе-Царицынской железной дороги осенью 1888 года – весной 1889. А вот описание птичьего царства одного из служителей прямо просится из квартиры Васильевых.

Оба приятеля птиц любили. Алексей в малолетстве ловлей птиц зарабатывал, а Николай начинал с голубиной охоты, потом пристрастился к певчим птицам. Не остыл он от страсти и в Каменном – устраивался-то надолго. При оказиях привозил из Москвы то дрозда, то клеста, то поползня. А однажды купил экзотических рисовок японского происхождения.

Прибыв на постой, Алексей оглядел свисто-орущее царство и прогудел:

– У тебя «японец» красуется, а мне синички да зяблики дороги.

– Так в Москве такими не торгуют.

– Эка невидаль! Можно в огороде наловить.

– Как?

– Да я тебе силков в два счета наплету.

С какой-то детской радостью Алексей взялся за давнее свое ремесло. Выставил за окном западни, и скоро в клетках прибавилось и синичек, и снегирей, и зябликов. Иногда ходили приятели и в ближний лес с ловушками.

Птицы, конечно, забавляли жильцов, но и мешали изрядно. Еще хорошо, что зимний рассвет позднится. И все-таки пришлось произвести отбор. Самых буйных перевели в столовую и на балкон, благо зима до Нового года была сиротской, а менее темпераментных оставили в комнате писателя. Они-то и напели страничку в рассказ «Скуки ради». Вот она:

«Он зовет Ягодку (стрелочник, старый солдат. – 3.Т.) птичьим губернатором за то, что старый солдат страстно любит птиц. Вся будка у него, и внутри, и снаружи, увешана клетками и садками; в ней, как и вокруг нее, целый день, не смолкая, раздается птичий гам. Плененные солдатом перепела неустанно кричат свое однообразное «подь-полоть», скворцы бормочут длинные речи, разноцветные маленькие птички неустанно щебечут, свистят и поют, услаждая одинокую жизнь солдата. Он возится с ними всё свое свободное время, относясь к ним ласково и заботливо, не обнаруживает никакого интереса к товарищам…»

Наверное, при внимательном чтении найдутся и еще строки, продиктованные пребыванием в Тверской губернии, но пока всё из замеченного.

Было бы излишним говорить, что молодого писателя чаяли видеть у себя многие. И сейчас-то на писателя, а их множество развелось, смотрят с почтением, а представьте глухое провинциальное селение за сотни верст от Москвы. Юлечка Кувшинова, дочь владельца фабрики, заманила Алексея в гости. Родители читали рассказы за подписью «Горький», знали, что дочь приложила руку к выходу писателя в большой свет, порекомендовав Васильеву отправить рассказ «Емельян Пиляй» в газету «Русские ведомости». Очень им хотелось посмотреть на человека, обратившего писательский взор на простоватые, низменные темы, недостойные внимания высокой литературы.

Обед у Кувшиновых состоялся. Но Алексей сразу почувствовал ледяную прослойку в излишне-вежливых расспросах, суждениях о литературе. Не знал, куда девать свои ставшие огромными руки, смущался кашля, не мог приладить белоснежные салфетки. Юленька как могла выручала, просила рассказать о похождениях – наслышана была от Николая Захаровича о том, что Алексей великолепный рассказчик, – но ничего не получалось. Гость то и дело посматривал на часы, а протерпев из вежливости урочное время, откланялся. Облегченно вздохнули обе стороны. А через пятнадцать минут в доме Васильевых Алексей уморительно рассказывал о собственной неуклюжести и напыщенности лиц за белыми скатертями званого обеда.

Весть о пребывании Горького в Каменном достигла и Премухина, родового имения Бакуниных. Хозяйствовал там один из братьев великого анархиста Михаила Бакунина Александр Александрович. Участник гарибальдийских походов в Италии, посидевший в Петропавловской крепости за осуждение реформы об освобождении крестьян в 1861 году, он многое мог рассказать, и Алексей с удовольствием принял приглашение старика Бакунина на костюмированный новогодний бал.

Впрочем, возможно, и не было персонального приглашения, а присоединился Алексей к группе молодежи, собравшейся ехать в Премухино на разряженных тройках с бубенцами. Непременным условием для гостя был какой-нибудь забавный наряд. Алексей оделся странником, подпоясав подрясник и перекинув через плечо котомочку с чайником. Жена Катя с ним не поехала из-за болезни Максима.

С шутками, прибаутками, от которых у Зинаиды краснели уши и щеки, отмахали двадцать пять верст и развернулись у крыльца бакунинского дома. В темноте сливались с пейзажем два двухэтажных флигеля, но зато огнями горел длинный деревянный особняк, отведенный под празднество. Сверкала игрушками и свечами елка, столы ломились от яств, а молодежь – из Каменного, из Питера, из Москвы – так заразительно смеялась каждой выходке ряженых, что, казалось, дом рассыплется по бревнышку.

Молодой – вспомним, что Горькому только что исполнилось 29 лет, – Алексей чувствовал себя в родной стихии. Он что-то рассказывал, изображал калику перехожего, просил подаяние и просто дурачился. Только на полчаса выудил его из веселой компании Александр Александрович Бакунин. В стороне от буйного веселья старик и в эти минуты жил прошлым. Алексей Пешков разинул рот на портреты неприступных Михаила Бакунина, Александра Герцена, любопытно слушал рассказы о приезде в Премухино Станкевича, Тургенева, о любви Белинского к одной из сестер. Воспоминания остудили веселое настроение, запали в душу, добавили несколько капель романтического меда. Но молодость брала свое. И снова завертел балаган под елкой, разгорячили зело рюмка коньяка со стола старика Бакунина да стопка «смирноффской» из бутыли, вытащенной кем-то из-за пазухи. И потому писатель так дурачился на крыльце, когда прощались.

Дрогнули розвальни, засеребрились звоном колокольчики, и погрустневшие тройки тронулись в обратный путь. Веселье вскипело при отъезде, а потом утишилось, и перебравшие зелья один за другим уминались носом в шубы, затихали. Алексей рассказал Зине о беседе, посетовал, что не читал статей Бакунина и отрывочно знаком с «Колоколом» Герцена, говорил: «А тут они кумиры».

Поездка в Премухино стала последним визитом Алексея Пешкова перед отъездом из Тверской губернии. Правда, есть единственное свидетельство, что Горький приезжал вместе с Леонидом Андреевым в Премухино в 1906-1907 годах, но оно единственное и не проверено документами. А в тот раз он 15 января 1898 года отбыл в Нижний Новгород. Через много лет он скажет начинающему писателю Борису Полевому: «Вы что думаете, я не знаю тверскую землю? Я всю зиму у приятеля Васильева прожил в Каменном». Будем помнить об этом и мы – жители Тверской области.

Матюнин Рудий Иванович

(02.12.1938-22.11.2002) – основатель газеты «Древний Волок» и Альманаха ВИКа, учредитель, издатель и редактор газеты «Древний Волок» (1993-2002) и Альманаха ВИКа (1997-2002), учредитель Вышневолоцкого краеведческого общества им. М.И. Сердюкова, председатель ВКОиС (1998-2002), член Союза журналистов. 50 статей.